Но бывают, несмотря на мою неповторимую пессимистичность, и хорошие моменты. Когда улыбаешься даже.
Когда ёбаный Италмас, по которому стреляла вся округа, пролетел у тебя над головой -- и ты не сдох и даже можешь потом включить любимую песню.
Или когда появляется какой-нибудь другой пластид, кроме ПВВ-7, который ровесник твоей матери. Или, когда его нет -- когда вспоминаешь, откуда его можно достать. Выдолбить отвёрткой из мусорного БК, нарешав левый -- под круглые глаза пьющего водилы, которого недавно подселили ко мне в дом.Я сейчас не пью, не хочется. Да и башка и без синего соображает плохо; тем более, помножив на эмоциональный фон и состояние этой самой кубышки. Спасаюсь другим, воспоминаниями.
Я на новом месте, переехал в комнату своего бывшего командира -- человека, который точно также терял себя и наёбывался. Делал он это (и продолжает делать, справедливости ради) правда по другому, из-за женской линии -- я это, к счастью, давно уже высрал и пережил, найдя себе достойную жену. Желания же менять и изменять я, благодаря командиру же, давно перерос.
Как перерос старую комнату этого сельского дома; но как не перерос призраков прошлого -- которые достаточно часто навещают меня в наследстве своего первого командира. И не перерос, не изменил желанию не меняться и не изменять самому себе. Хотя, кто-то легко скажет, что получается плохо. Как и скажет, что и призраков вызываю сам. И вполне возможно, что будет прав.
Ну и что? Пока не выскочил в новое; находясь здесь, вспоминаю старое. Вспоминается тем более охотно, с улыбкой. В наушниках арабская музыка из "Клона"; в наследстве от командира -- жарко как в аду, от накочегаренной деревенской печи. Как в пустыни, где мне не довелось побывать. Но как в зачатках пустыни, где мне побывать довелось.
Климат ведь менялся уже тогда; и летом тогда на окраине Киева, в контейнерном гостиничном номере при заводе было такое же пекло, как и сейчас, в донецкой степи, в преддверии зимы, в накочегаренной "хозяйской комнате" при печи. Я тогда много пил фернет из ближайшего супермаркета -- до которого было минут десять, через железку и промзону с частным сектором. И активно терял свое здоровье; как активно терял и теряю самого себя.
И пьяная глупая девочка Алина Сытник звала меня к себе, чтобы признаваться в собственной меркантильности и уязвлять меня в моей же бедности.
Она пришла ко мне сейчас, неловким воспоминаниям и до колики смешной сейчас фразой, как странный призрак недалёкого прошлого; от которого я избавился благодаря многим случайностям, которые создавали и создают мою жизнь. И этот призрак дал мне повод улыбнуться - в такт музыке Amr Diab, обливаясь от пота в жаре своей новой кельи.
Я знаю, что должен знать. И что ты никогда не узнала бы, Алиночка, через свой взгляд и свои карты Таро. Я при деньгах, которые не решают ничего. С пока ещё не потекшей крышей, пускай и несколько подтекающей. Живой и относительно целый. Всё так же умеющий взрывать (и взрывающий твоих нынешних соотечественников) и поступать, подобно comédien et martyr. Вспомнивший Холдена Колфилда и старину Детуша.
Влюбленный в своего канатоходца-араба, который ходит по натянутой струне слизи бактерий рода Leuconostoc. Надеющийся и изо всех сил делающий так, чтобы этот канатоходец не срывался и не умирал. И не умирающий для этого, в первую очередь, сам. Знающий, о чем надо мечтать. И мечтающий. Но все также теряющий себя, теряющий здоровье и занятый притворством и обманом. Отчасти, самого себя. Но это не рабский обман людей вроде Алиночки Сытник. Это обман арабского бедуина.
Кстати, снег в исламе - это предзнаменование Судного Дня. Но несмотря на обман, я всегда знал и помнил, что под снегом. Зима -- лучшее время для верующего; моя теща целует меня на расстоянии - и я очень надеюсь, что жарко; а Жан Жене завещал похоронить себя в Марокко. Донецкая же область, по всей видимости, превратится в гибрид пустыни и болота.
Заснеженной болотной пустыни, где зимой будет жарко только у печи. Где я, как всегда, потерял ещё здоровья -- но нашел ещё себя. Я улыбаюсь, как улыбался Жан Жене и улыбались все эти умудрённые мусульманские старики. Если ради этой улыбки нужно было вспомнить довольно скверного (на мой объективный нынешний взгляд) вида шмару -- пускай.
Я через эту улыбку, метафизически, через донецкую пустыню и киевские задворки, оказался в пустыни реальной. Хотя за пределы государственной границы (пока ещё) не выбирался.
