В последнее время
тяжело избавиться от раздражённости. Всё это людское, до дурости уродливое; вся
эта кислота противной вони, пополам с фекалиями и дешёвым алкоголем; вся эта
сырость, ветер до боли в грудной клетке; постоянная нехватка денег, повинность
и нелепые телодвижения, которые делаешь без особого осмысления и чёткого
понимания. Холодно и нервно; фоном перманентно кислые и дерьмовые разговоры о
дерьме, местами замешанные на синем бреду – пьяная ругань о заговорах, нелепом
устройстве мира; выскочки-всезнайки, всё рассказывающие обо всём, что не знают;
пропащая риторика рассказов о «реаліях сьогодення» … И всё это порой рука об
руку – с мещанским, зажранным, беспредельно ситуативным выражением потока
собственного сознания о плотском, карьерном, каком-то перманентно-глупом
житейском..
Всё это остаётся
каким-то противным послевкусием – как ощущения во рту перед тем, как тебя
вырвет. Или будто пыль на руках, противная серая пыль на кончиках пальцев; провёл
по деревянному штапику оконной рамы старого кабинета – и осталось. Зачем только
проводил – не понять; какие-то инстинкты, подсознательные желания; как желание
убежать от всех этих разговоров; выйти за дверь в берлинскую лазурь ночи; в
темноту, прорезаемую лишь редкими вспышками пулемётных очередей и догорающими
следами ракет. Выдохнуть, закрыть глаза; убраться к себе, за свой стол – где чёрная
резины заглушки разъёма подрывной машинки соседствует с белым алебастром
фигурки слоника; где до крамольности для чужого взгляда высятся стопки каких-то
распечаток, вечные резинки, бумаги. Фотография из дома… Только все эти мантры
нихера не помогают. Чего-то не становится проще.
И живых слонов ты
не видел: даже в зоопарке, смешно аж до стыдного – за столько лет мог бы и
сходить. И дома ты почти не бываешь; а в материнском доме не был очень давно. И
до ночи ещё часа три; пусть и некоторые уже ходят местами основательно
подпитые. А за окном паршивенькая желтизна ноябрьского заката; и дураки. И сам
ты, как водится, тоже дурак – раз циклишься, нервничаешь, переживаешь; не
можешь всё спокойно мимо ушей пропустить.
С другой стороны – всё приметы времени; пускай и своей характерностью неприятные
для глаза и внутреннего имманентного индивидуалиста. И убежать от них далеко,
полноценно скрываясь – тоже не с руки.
Да и как это всё
может не отторгать, если ты не шизик – или тебе не стало окончательно пофиг на
всё, включая самого себя? И какие варианты борьбы с отторгающей
раздражительностью Вы можете предложить; если садиться на «колёса» - давно не
вариант; сюсюкать и соглашаться, погружаясь во всё это с головой – это то же
самое, что молча согласиться с потерей самого себя; просто ругаться уже нет ни
сил, ни возможностей; а геноцид, как оказалось, этих людей не меняет и не
делает лучше?
И слабостью ли является
банальная констатация, без решения проблем, но только с осознанием
проблематики? И можно что-то сделать, когда вы все… Нет, не идущие на смертную
казнь, как пишут недалёкие дамы, нет. Вооружённые, но всё-таки заложники
ситуации, максимально реалистически осознающие, в какой переделке они
оказались. И что есть наша жизнь, как не попытка выбраться из заложников,
освободиться от угнетающих оков и навязанных раздражителей – пускай, порой и
без шансов на избавление, на текущий момент.
Главное ведь не
остаться в ночи; не спать на закате; не думать, что долг, обязанность - и
пластиковый мешок на молнии – это одно и то же; не думать, что что-то
кардинально изменится сразу и всё станет много лучше. Ибо дальше будет только
хуже, разумеется – но и ты, если ты сам не дурак, и не стал тем, кого это время
создало… А создаёт оно, мягко говоря, далеко не лучших – лучшие в такие времена
только умирают… Так вот, если ты не стал (а именно не стать, а быть таким же –
и есть сверхидеей и сверхзадачей), то к ухудшению ситуации давно был готов – и всегда
готов будешь. И сам, скорее всего, понимаешь, что от пьяного чужого нытья
никуда не уйти – как не уйти от чужих глупых поступков; от карьеризма; от
дурачизма; от сволочизма. Но твоя дистанция – всегда с тобой; она не в уходе –
но в стороннем взгляде наблюдателя, который не уподобляется, не меняется… И
разумеется, к подобному, ни разу не привязывается; и с подобным не соглашается.
Только это тоже не упрощение и не облегчение. Ничего подобного в этом нет. Даже не эротическое единение возвышения абсолютизма индивида. Попытка найти замену самокопанию и борьбе с ветрянными мельницами реалий – не большее. Ведь это, как уже говорилось, абсолютно точно - не выход. Всех ведь не переделать. Более того; как говорилось уже иными, начиная переделывать кого-то, рискуешь столкнуться с тем, что переделают самого же тебя - но уже по их образу и подобию. От бессилия ли; либо же от избытка силы – придёшь к отсутствию самого себя и потере самосознания и критического мышления. Что и есть форма молчаливого согласия - столь противная мыслящему индивиду.
А потому, с раздражителями бороться и не нужно - равно, как и не нужно пытаться бороться с собственной раздражительностью. Нужно лишь уметь настраивать фокус – ту самую дистанцию, которая всегда доступна тебе. Поступать по-своему; сохраняя оптику и дистанцию. Не решать именно эту задачу - но сохранять себя для решения иных задач. Быть тем самым наблюдателем и экспертом, с независимостью и осознанностью; сохраняя при этом резкость восприятия и критичность несогласия, которая и создаётся тем самым раздражением. Именно этим, действительно, микроскоп и подзорная труба и равны – и с лафетом артиллерийского орудия, и с длинной проводной линией инициации мины.
