В доме, где мы живём, я оккупировал отдельную, небольшую комнату, заранее несколько обустроенную для меня Колей. Коля, в целом, неплохой парень, за исключением того, что и делает его Колей. И комнату он выбрал толковую. Порой я сравниваю ее с чуланом Гарри Поттера, но чаще - с монашеской кельей. Она такая же крохотная и вытянутая; от прошлых хозяев остался даже плакат с фото иконы Казанской Божьей Матери. Но мы живём в аду, а я давно падший ангел - поэтому на вход с моей стороны с недавних пор появились руны.
Но это моя вахта. На которую я заступил вместо своей ночной смены. Без друзей, без вменяемого окружения, порой с актерской ролью и рассказами того, что люди ходят услышать. В аскезе,одиночестве и отсутствии умного; с попытками не реагировать на дурацкий юмор и дураков; с воспоминанием о прошлом и ушедших. Среди дешёвых попыток быть героями Жана Жене; в реалиях не самых лучших. Сквозь вонь кошачьего дерьма, смрад немытых душ и осознание собственной деградации.
Я ложусь на кровать своей кельи; как всегда осознаю свою ежедневную деградацию. Пытаюсь писать и осознаю, что не знаю, о чем писать. И вспоминаю своего первого сержанта, который, увы, всегда выбирал не ту сторону. И его слова - Влад, если не можешь, не пиши.
Потом появляются призраки; те, что любили и любят меня. Те, которых я действительно любил. Те, которых, по всей видимости, не любил - меня не навещают. Галлюцинаций нет; иногда только картинки в мозгу, сквозь сон - до укусов горькой от не до конца отмытого тротила кожи рук. Акты любви, которых сейчас и здесь быть не может.
Но отравляющие, держащие на плаву и удерживающие от глупостей. Не дающие уйти в соскок, пока что.
Фоном, разумеется, песня про Снег. Хотя последний раз что-то под снег я клал только в учебных целях - меня тогда слушала целая рота. Тогда мне было нужно то же, что и сейчас. Двери, толковый собеседник, глоток алкоголя и не подорваться. В более широком смысле - не сдохнуть и выбраться. Сила, которой мне не даст турник, на который меня усиленно загоняют.
Мне вспоминается монолог про собаку из культовой для меня "Одержимой" польского шамана Жулавски. Я всегда буду таким же отчужденным и нелюдимым, как и всю дорогу, не вписываясь, но понимая бывших разведчиков, артиллеристов и стрелков из противотанкового, всех с сомнительным бэкграундом.
И я не знаю, где было бы шансов выжить больше -- на проводке колонн в песках, при работе через "ленточку " (но через неё уже, вроде как, не ходят) или здесь. Но моя война догнала меня. Здесь. В такой форме.
Когда ты выхолащиваешь припас с ТГ-50, который ещё год назад не стал бы даже ковырять. А потом смотришь на смешки людей, которым смешно твое нежелание ебашить гвоздем по капсюлю той пустой гранаты. И шутки про однополую любовь - в сторону тебя, который отказывался от женщин, которые на них даже не посмотрел. Отказывался сам. В силу тотального и постоянного одиночества.
Которое изредка пропадало и пропадает. В моменты, когда они со мной - в плотской, или духовной форме. Которые всегда на пороге, несмотря на руны. Которые не услышат запаха кошачьего дерьма. Которые всегда могут поцеловать меня, если осмелятся. А смелости им не отнимать.
Ибо ангел падший, когда ему есть куда падать и к кому подыматься. Если есть тот порок, который и привел к падению.
